❖ август две тысячи четырнадцатого, непосредственное продолжение лилля
❖ географические приключения угю были продлены на третий сезон
❖ лилль -> брюссель -> висбаден -> франкфурт -> берлин -> пусан
висбаден
Страница: 1
Сообщений 1 страница 11 из 11
Поделиться12017-06-04 17:06:50
Поделиться22017-06-07 12:51:22
Ухён никогда в жизни не врал так много, как за прошедшею неделю - своим работодателям. Милость старого друга приходится практически вымаливать, разоряясь на звонки из Лилля в Пусан, потому что Ухён должен был неустанно таскаться по гостям и ресторанам, беря интервью у местных шишек, а вместо этого он на другом конце континента жрал тортики и любовался розами в саду. Романтично, но попахивало увольнением с только что полученной работы. Наму в панике предлагает единственное, что у него есть - впечатления о Франции. Скрипя сердцем, редактор соглашается выдать Ухёну пробный разворот под статейку, описывающую Париж во всей красе с туристической точки зрения. Наму счастлив и благодарен небесам, поэтому умалчивает о том, что прямо сейчас находится в Лилле, а фотографии Парижа у него только в формате с камеры айфона. Ухён объясняет Сонгю, что такова сущность его работы (не наебешь - не проживешь), поэтому всучивает ему новенькую камеру и заставляет поснимать немного Лилль, дабы выдать его пейзажи за столицу. На написание статьи у него уходит два дня и тонна лжи, потому что на деле-то они Париж видели всего одним глазом, потом он еще денек дожидается ответа редактора, и, в общем, так проходит неделя, которую Сонгю восстанавливает в звании самой счастливой в ухёновой жизни только в последний момент, когда среди ночи извиняется за идиотизм, а Наму - перестает забивать свою голову неприятными мыслями. Потому что это, блин, действительно обидно, за собой бы лучше смотрел, Ухён обижается поначалу и злится одновременно, а себя еще и грызет время от времени, потому что и в правду распустился, черт его дернул вообще заниматься этими бисквитиками. Сонгю говорит вещи, которые Ухён запоминает как лучшие комплименты в своей жизни, а еще - как точку в их рассказе про Лилль.
Редактору нравится, он загружает гугл мэпс, а Ухён, прижимая телефон головой к плечу, разворачивает найденную в запасах хозяйки карту мира. Европа такая крошечная, рядом вон Россия необъятная, но договариваются они пока что на том, что находится ближе всего с территориальной точки зрения - Бельгия, а через нее хоть на Берлин. Мужчина строит из себя биг босса и говорит, что пока что Наму покатается за свой счет. Тот покорно соглашается, ведь теперь его счет - это наполовину и счет Сонгю, которому вообще непринципиально куда ехать. Он только говорит, что хочет в санаторий в Висбадене, потому что спина еще с самого Дарджилинга по-прежнему страдает, но Ухён закатывает глаза и вновь напоминает ему о дате рождения в паспорте. Никаких санаториев, пока Сонгю не исполнится семьдесят.
Доехать до Брюсселя проще и дешевле всего поездом, у них большие планы на поездку, хорошее купе и очаровательные соседки - две молоденькие девушки, что-то активно обсуждающие на французском. Ухён как-то наивно не ждал соседей, поэтому, сев первыми, они устроились с Сонгю друг напротив друга, а когда дамы подсели к каждому из них, то пересаживаться уже было неловко. Сонгю вечно пытался отрубиться, но в этом его сделал свет, который отрубился раньше. К тому моменту они успели только пересечь бельгийскую границу.
Проезжая туннели в идеале должен был врубаться даже днем свет, но теперь все купе погружалось в кромешную тьму, действующую на Ухёна как-то тревожно. Однако куда сильнее его заставило понервничать то, что он услышал, едва их поезд ворвался во мрак - звук сочного влажного поцелуя, раздавшийся со стороны противоположного сидения. Минута, и солнце вновь озаряет купе, являя Ухёну, во-первых, смущенную девушку с раскрасневшимися от горячего поцелуя губами, стыдливо отводящую глаза в сторону, и, во-вторых, сидящего рядом с нею Сонгю. Его закрытые глаза, но легкая блаженная улыбка на лице отключает Ухёну мозг. Вообще. Он вскакивает с места, отвешивает ему звонкую пощечину и показательно покидает купе, не в силах сдержать собственный гнев. Что это такое было, какого черта Сонгю сдалась эта девка...
- И что это было? – тот не заставляет себя долго ждать, быстро догоняя Ухёна и зло дергая на себя. Наму несет, и он матерится едва ли не через каждое слово. Сонгю смотрит на него, как на психа, а потом хватает за плечи и заставляет посмотреть в глаза.
-Ты с ума сошел?
Сонгю, вообще-то, просто задремал, а улыбка была следствием приятного сна. Он никого не целовал, а то, что слышал и видел Ухён, объяснялось лишь одним единственным способом. Они не обратили ни малейшего внимания на вторую девушку. Наму до отвратительного стыдно выглядеть в глазах Сонгю ебаной истеричкой и законченным неврастеником, поэтому, даже когда конфликт вроде бы оказывается улажен, его не отпускает напряжение. Они возвращаются на места, и Ухён старается даже не коситься в сторону злосчастных француженок, поэтому хмурит брови и задумчиво вглядывается в мелькающий за окном пейзаж, но ровно до следующего туннеля. К темноте он теперь настроен недружелюбно, но чужая рука опускается на его колено, а сухие теплые губы сначала утыкаются в подбородок, но, спустя секунду, уже напористо, пускай и неловко целуют. В тишине, разрываемой лишь стуком колес, подобное звучит особенно звонко. Этот тоннель кажется Ухёну бесконечным: его руки уже тянутся туда, где должны быть чужие плечи, в закрытом купе почему-то становится невыносимо жарко, воздух в легкие не поступает, Сонгю неожиданно такой смелый, его язык... Когда тоннель остается позади, все снова на прежних местах, Ухён даже руки успевает опустить и губы облизать, а Сонгю, делая вид, что зевает, прикрывает свои рукой. Единственное, чего они оба не ждут, так это того, что рядом сидящие девушки начнут заливаться смехом и смотреть на них со смесью удивления и восторга.
Они тоже едут через Брюссель, но во Франкфурт, им обеим по двадцать два, и они говорят, что любят друг друга. Сходя с поезда, они держатся за руки, а у Наму чуть ли ебальник не трещит от умиления. День в столице Бельгии проходит быстро и продуктивно: Сонгю снимает, Ухён наспех делает какие-то заметки, обещая всерьез заняться ими потом. С девушками они, однако ж, не расстаются, находя общий язык: им знакомство с корейскими мужчинами видится приятным бонусом к и без того классной поездке, а Сонгю с Ухёном их веселое общество добавляет новую метку в маршруте. До Берлина можно доехать по-разному - они решают через Франкфурт, потому что девчонки пиарят его как боги.
Развлечения там тоже находятся буйным девушкам под стать: они молоды, влюблены, счастливы, поэтому хотят веселиться, танцевать и ни в чем себе не отказывать. Ухён их в этом поддерживает, вспоминая то, что он благополучно оставил в Пусане - шумные вечеринки, ночные клубы, ворох потерянных в алкоголе воспоминаний. Сонгю поначалу сопротивляется, но один за всех и все за одного.
Странно, но отчетливее всего Ухёну запоминается именно дорога в это злачное немецкое местечко. Сонгю, игнорируя болтающих друг с другом девушек, рассказывает Наму о своей далекой юности, о том, что творил в старшей школе, как пел там в рок-группе и, вообще, именно по таким клубам, где каждую субботу рок за сырок, и привык шляться в Пусане, когда ему было семнадцать. Сонгю хвалится тем, как носил тогда серьгу в одном ухе, а перед выходом на сцену даже подводил глаза - он ж вокалист, он ж фронтмен. Ухён говорит, что если бы они встретились тогда, то точно бы обошли друг друга стороной: он в свои пятнадцать еще таскался с шоколадом в руках за девчонкам и выглядел ну жуть как стремно.
- Рок-звезды на таких не обращают внимания, - Наму посмеивается сначала по-доброму, а потом, по мере приближения к клубу, как-то подозрительно. Он к таким заведениям приученный, а вот на Сонгю интересно было бы посмотреть. Они перед фейс-контролем стоят предусмотрительно разбившись на две гетеросексуальные пары: не то что бы и мужчины, и девушки чего-то боялись или стеснялись, нет, просто они решили, что так будет интереснее. А дамам еще и безопаснее: наличие молодого (или не очень молодого) человека под боком позволяло заранее обломать надежды всяким самцам еще на стадии зачатия планов их подкатов к миловидным француженкам. Правда, их строй был нарушен уже совсем скоро: девушки, закинув в себя пару коктейлей, уже ринулись на танцпол, а Ухён и рад бы к ним присоединиться, да вот только Сонгю покоя не давал. Он явно чувствовал себя как не в своей тарелке и отказывался даже вставать со стула за барной стойкой, который занял, когда они только вошли. У Наму кончалось терпение - раз, вискарь в бокале - два.
- А музыку здесь нельзя сделать потише?
Ухён капитулирует перед подобные вопросами.
Поделиться32017-06-07 12:51:51
Сонгю и сам не до конца понимает, какие цели он преследует, когда рассказывает Ухёну о своей бурной молодости. Тут, безусловно, имеет место быть элементарное желание похвастаться перед новым знакомым, для которого его прошлое – загадка, пусть и ненадолго. Парень почти уверен, что о таких сторонах его личности Наму даже и не подозревал. С тех пор, как Сонгю предпочел учебники сомнительной карьере рок-музыканта, а ранний остеохондроз наркотической зависимости в запущенной стадии, он крайне редко возвращался к истокам, предпочитая не искушать себя и судьбу.
Вполне закономерным оказывается то, что в клубах он не бывал с семнадцати лет. Однако места эти слишком зависимы от текущих веяний моды, поэтому первый культурный шок застигает Сонгю еще в хостеле, когда Ухён внезапно заявляет, что внутрь его в обычной рубашке и джинсах никто не пустит, посему добавляет к чужому образу еще цветной пиджак, который, если верить на слово, полностью преображает весь костюм. Сонгю лично кажется, что лишняя вещица только заставляет его париться в теплый августовский вечер, хотя испарина на лбу выступает не столько из-за духоты, сколько из-за нервов. Восемнадцать лет назад он пытался сойти за совершеннолетнего, чтобы проскочить фейс-контроль, и тырил для этого у старшего братца клетчатые штаны да свитера с щедрыми воротами. Теперь же он отчаянно пытается сойти за типичного студентика, облачившись в ухёнов пиджак, который давит в плечах и вообще мешает двигаться свободно. Уже на пороге он хотел предложить всем вернуться домой или прогуляться по вечернему Франкфурту, коли их так расперло на активный отдых, но пылающие азартом и предвкушением ухёновы глаза остановили парня на полуслове. Наму впервые за долгое время оказался в своей тарелке, поэтому портить ему вечер Сонгю не смел. Охранник впустил их без проблем, видимо, молодящиеся мужики нередко захаживают в подобные клубы в присутствии юных особ, а девушка, сопровождающая Гю, очень вовремя пыталась что-то прошептать ему на ухо. Делала она это скорее для вида близких отношений, ибо парень ее мало того, что не понимал, так еще и не расслышал. Внутри девушки поспешно ретировались в сторону танцпола, в то время как Ухён, протаскивая Сонгю сквозь толпу, попытался вывести нерадивого к барной стойке, чтобы его не затоптали или что похуже. Напрягать друга своим недовольством сразу было бы вопиющей наглостью, поэтому сначала парень пытался обсудить какие-то повседневные мелочи, но, когда и те закончились, разговор все же прешел в привычное для Сонгю русло. Ухён, наверное, не въебал ему до сих пор просто потому что пил, и виски его успокаивало гораздо лучше сладких рулетов.
- А музыку здесь нельзя сделать потише? – Сонгю не уверен, что подобные вещи могут контролировать даже посетители вип-зала, но попытаться стоило. В конце концов, в Европе крайне хваленый сервис, так пусть же он себя оправдывает.
На лице Ухёна уже ставшие привычными недоумение и неверие в серьезность сказанного его собеседником. Гю после долгих убеждений все же умудряется спровадить Наму танцевать, ибо у того ноги слегка подрагивали ровно под ритм текущей песни, будто он в любую секунду готов ринуться в пляс. Быть якорем Сонгю не хотел, поэтому пообещал, что на ближайшие пятнадцать-двадцать минут его внимание полностью поглотит вот этот очаровательный коктейль, в котором вариаций цветов у жидкости немногим меньше, чем в ухёновом гардеробе. Однако скудную порцию он устранил за считанные минуты, и вот уже вторую песню попросту сидел с задумчивым взглядом, пытаясь разглядеть знакомые лица в толпе. Мутить парня начало не сразу. Скорее всего, отсутствие в помещении свежего, чистого воздуха плюс усталость от трудного дня слились воедино, породив адскую боль в голове. Та буквально пульсировала от каждого звука, больно ударяющего прямиком в мозг с оглушительной силой. Слегка помявшись и взвесив все за и против, Сонгю направился к диджею сквозь мешанину из людей, трясущихся в такт адской мелодии, с твердым намерением прекратить свою пытку. Получив в ответ лишь неразборчивое бормотание, походившее на злобное немецкое проклятие, пусть и сказанное с веселой улыбкой на лице, и жест пальцем [удивительно, что не средним] в сторону бармена. Что же, видимо разруливает главные проблемы здесь, собственно, как и на любой другой вечеринке, все парень, обладающий властью над спиртным и хавчиком, и он уж точно поможет несчастному. Повинуясь указаниям диджея, Сонгю пробирается обратно к бармену, но, когда оказывается с тем лицом к лицу, недоумевает, как же донести свои мысли до иностранца. В голове не приходит ничего лучше, чем старый-добрый язык жестов, поэтому он показывает на голову, слегка ею трясет и уже после указывает на язык, мол, обойдемся без санитаров, организуйте простецкую аптечку. Бармен заговорщицки улыбается и достает из нагрудного кармашка маленький пакетик, наполненные таблетками. В Корее так обезболивающее не продают, но на то они и две разные стороны света с Европой, чтобы контрастировать даже в мелочах. Сонгю благодарит парня, проглатывает таблетку и ждет свойств чудодейственных западных медикаментов.
Головная боль достаточно быстро пропадает, и вместо этого Сонгю чувствует, как его мозг разбухает, будто наполняется воздухом, а черепная коробка, наоборот, съеживается до поразительно миниатюрных размеров. Это нельзя назвать неприятным ощущением, скорее странным, поэтому незнамо откуда возникает дикое желание поделиться своими впечатлениями с Наму. Сонгю ныряет в толпу, распихивая локтями особенно наглых индивидов, но одна из девушек, с которыми они сюда пришли, находит его раньше, чем он – Ухёна. Она увлекла парня за собой, безостановочно повествуя о чем-то своем, и Сонгю решил, что языковой барьер – не барьер вовсе, поэтому попытался во всех красках описать свои текущие ощущения счастливице, да та только и сделала, что всунула ему в руки стакан со своим напитком, когда кореец начал буквально задыхаться на некоторых словах. Он с благодарностью принимает эту дружескую заботу и заодно пытается выяснить, куда направился Наму. Объясняться опять приходится жестами, поэтому Сонгю выпячивает губы и старается еще уже сжать глаза, надеясь, что это хоть отдаленно напоминает Ухёна. Девушка пожимает плечами и буквально растворяется в толпе. Нет, это даже не метафора, ибо Сонгю буквально видит, как ее контуры размываются, смешиваясь с буйством красок на фоне, и единственным точным предметом, чей силуэт не претерпевал никаких изменений, оставались лишь руки самого парня. Сонгю старается сосредоточить на них взгляд, вздымает ближе к потолку, чтобы получше рассмотреть свои же пальцы под клубным освещением. Клетка попадается в его поле зрения совершенно случайно, но одновременно с этим рождается великолепный по своей гениальности план.
Сонгю каким-то волшебным образом прорывается на лестницу, ведущую к клеткам гоу-гоу танцоров, и самым наглым образом выгоняет оттуда размалеванную девицу, заявляя, что ее дома родители ждут, волнуются. Неблагодарная дочь уходит, покрутив у виска пальцем, а Сонгю уже цепляется за железные прутья, не сразу находит вход, но все же попадает внутрь. Короткое наблюдение не дает никакой новой информации, поэтому парень высовывается из клетки, наклоняя ее под опасным углом, и со всей дури орет имя Наму, ожидая, что его будет слышно даже сквозь грохочущую музыку. Ухён опять опаздывает, потому что охранники находят Гю первыми. Надо признать, что бился парень до последнего: ругался матом на нарушителей его личного пространства, клялся, что от этого зависит вся его жизнь, а после и вовсе пытался затащить одного из секьюрити в свое стальное убежище. Но в жизни, к сожалению, грубая сила всегда берет верх над инициативностью и стремлением к победе, поэтому Сонгю выводят под надзором десятка глаз, ни одни из которых не принадлежали Ухёну. С последним он встречается у черного входа, когда охранники передают брыкающееся и недовольное тело прямиком в руки адресату.
Наму долго мандит и смотрит прямиком к Сонгю в душу, намереваясь воззвать к голосу разума или, на худой конец, совести, но тот лишь выжидает. Сонгю – изголодавшийся охотник, вышедший наконец из своего убежища. Кошачья грация и гибкость ощущались по всему телу, а ухёнов голос портил настроение. Парень не понимал, за что тот его отчитывал, поэтому счел злость Наму очевидной провокацией.
- Тссс, - Сонгю прикладывает палец к губам Ухёна, а самого парня – к стене, - Я знаю, о чем ты мечтаешь.
Сонгю утыкается носом Наму в шею и тупит секунд десять, пока не вспоминает, где он находится и что делает. С головой снова происходят удивительные и увлекательные метаморфозы, но даже они не сравнятся с тем, что бурно кипело где-то внутри. Сонгю берет подбородок Ухёна, заставляя, парня повернуть голову в нужную сторону. Ему самому сейчас напрягать черепушку противопоказано: в ней будто песок пересыпался из одной стороны в другую, плотно приковывая тело к земле. Чужие губы отдают алкоголем и злостью, потому что Наму продолжает материться даже сквозь поцелуй. Его руки упираются в грудь Сонгю, но даже это выглядит как часть игры. Из общей картины выделяются лишь странные ощущения внизу живота, изначально воспринятые Гю как возбуждение. Это чувство за считанные секунды преодолело весь путь до его горла, встав жестким комком где-то посередине.
- Ща, погоди. Ща все будет, дай отдышаться.
В следующую же секунду Сонгю хватается за мусорный бак, стараясь удержать равновесие, а его впервые за тринадцать лет рвет в какой-то захудалой подворотне.
Поделиться42017-06-07 12:52:20
5:38. Ухён смотрит на часы на своей руке не отрываясь. Метро открывается в шесть утра, а до ближайшей станции идти полквартала, так что Ухён прикидывает, что двадцать минут им вполне хватит. Время, естественно, он выбирает условное, но все равно смотрит на секундную стрелку как зачарованный. Хотя скорее, как очень сильно уставший, благодаря бессонной ночке на скамейке в парке, и злой, благодаря спокойно себе спящему рядом туловищу. Сонгю непроизвольно уложил голову ему на плечо еще пару часов назад, и Ухён боялся двигаться хотя бы потому, что сильнее всего желал эту самую голову и разбить. Поэтому не двигался и дышал через раз, ожидая своих законных 5:40, чтобы, наконец-то, отомстить. И заодно вернуться в хостел.
Он сам, конечно, прошлой ночью тоже неплохо выпил, даже более того - он неплохо нахлестался в клубе, поэтому отрезок между тем, как он свалил от барной стойки и Сонгю, и тем, девчонки быстро привели его в чувства, говоря о том, что с Сонгю там что-то не так, напрочь выпал из его памяти. Впрочем, он не занимался никакими непотребствами, в отличие от некоторых. Он на еще мутную голову помнил, как мимо него охранники клуба проволокли необычно активно брыкающегося и жутко вопящего Гю, и ничего другого, кроме как кинуться следом, ему не оставалось делать.
Сперва Ухён совершенно логично решил, что Сонгю всего-навсего напился, частично ради этого они вообще-то сюда и пришли. С другой стороны, тот никогда особой тяги к алкоголю не показывал, и, с чего вдруг решил пуститься по все тяжкие, Наму было непонятно. В тот момент, в общем-то, и сам Ухён был уже хорошенький, поэтому первой его реакцией на происходящее был гнев, какого черта Сонгю так обнаглел, зачем было напиваться до такого свинства, что он там устроил в зале и почему его под руки вывели охранники заведения. Ухён раздраженно распинался, потому что такое состояние Сонгю было синонимом тому, что ему самому теперь праздник не продолжить, и фактически бывшая рок-звезда, решившая то ли вспомнить молодость, то ли охуеть в конец, испортила Наму весь вечер, о чем последний счел нужным Сонгю сообщить. Тому, однако, было совершенно плевать на, наверное, уже привычный ухёнов мандеж, поэтому Сонгю практически не обращал на него внимания. Точнее еще как обращал, но совсем в другую сторону. Какая-то херня у Сонгю в крови сделала его феноменально дерзким: Ухёна впечатывают в стену, заставляют заткнуться, а потом целуют, трогают, и это для Наму только подливает масла в огонь. От Сонгю приходится буквально отбиваться, потому что происходящее ни капли не действенно, а довольно неприятно, потому что трезвеющий со скоростью света Ухён никогда не был поклонником антисанитарии, черных входов и грязных улочек, где они сейчас и стояли. Сонгю тем не менее напора не ослабляет, и Ухён уже думает, а втащить ли ему в полную силу, как тот и сам избавляет Наму от проблемы. Сонгю складывается пополам, и его просто-напросто тошнит. Ухён вовремя успевает закрыть глаза.
5:39. Еще минута, и он все ему выскажет. "Я знаю, о чем ты мечтаешь", отдавались неприятно в голове неадекватные речи Сонгю. Ухён хмурится и думает, что больно надо вообще, мечтать ему что ли не о чем больше. Но раз у Сонгю это сорвалось с языка, значит он об этом и нормальном состоянии подумывал, л - логика. Ухён вспоминает, как волшебно им было в Лилле: спать в одной кровати, чувствуя тепло под боком, но ничего большего; целоваться на крыльце, пока хозяйка не видит, и быть уверенным в том, что это высшее проявление любви. О большем Наму действительно и не мечтал. Впервые в жизни особенной близости он боялся желать, будучи твердо уверенным, что это все испортит.
Хотя сейчас Ухён был уверен, что все испортит Сонгю. Потому что если все это время он скрывал от Ухёна, что является законченным алкоголиком, то им определенно придется расстаться. Вот прям в этом же парке, на этой самой скамейке. Люди уже понемногу подтягивались к укрытой в зелени аллее - молодежь занималась пробежками, а владельцы неохото выгуливали своих собак.
5:40. Ухён со всей силы дергает плечом, на котором мирно покоилась стопудово раскалывающаяся голова Сонгю.
- Подъем, - Наму распирает от злости. А потом немножко от смеха. А потом от умиления.
Сумбурные объяснения Сонгю могли бы сойти за сценарий эпизода какого-нибудь веселого сериала, но Ухён верит ему, потому что иначе не может. Злость отступает, когда он видит смущающееся лицо напротив, судорожно пытающееся вспомнить, что случилось. Ухён всю дорогу до метро издевается по-доброму, потому что видеть панику в глазах Сонгю - это сущий кайф. В тридцать лет так не лажают. Извиняться ему не за что по сути дела, но весь день они все равно отсыпаются в хостеле, приводя себя в порядок, потому что у Ухёна болит все, что только можно, за исключением совести. Стебать Сонгю он не прекращает даже в Берлине.
Писать о Франкфурте абсолютно нечего, поэтому Ухён грузит себе карту столицы, кидает в сумку еще один разговорник и принимается знакомиться с местной культурой основательно. Правда, все его планы спотыкаются о тот факт, что через день стартует первый тур, а значит и весь сезон целиком, футбольной Бундеслиги, и прямо здесь, в Берлине, на Олимпияштадион несчастная "Герта" будет принимать у себя в гостях саму мюнхенскую, мать его, "Баварию" - элитный клуб с диким количеством звезд первой величины в стартовом составе. Ухён пищал от восторга, заказывая билеты на матч, попутно рассказывая абсолютно флегматичному Сонгю историю своей любви к самому прекрасному виду спорта на земле, которая у Наму началась еще в средней школе, продолжилась в старшей и не отпускала аж до сих пор. Ухён одинаково сильно любил и самому побегать с друзьями за мячом, и дома перед телевизором, обнявшись с пивом, болеть за любимые команды. Наму с трепетом вспоминал о том, сколько бабла в ставках на матчи за последние пару-тройку лет ему проспорил обзорщик спортивных новостей с их канала, попутно жалуясь Сонгю на то, что он и сам мог бы занять место своего неудачливого коллеги, если бы не руководство, упорно настаивающее на том, что лицо Ухёна не создано для спортивных новостей, ведь для этого, по их мнению, нужно было нечто более брутальное, ну или хотя бы менее смазливое.
Сонгю к футболу был равнодушен, как и к спорту в целом. Всю дорогу задавал глупые вопросы то ли из любопытства, то ли из вежливости, а Ухён отвечал ему красочные описаниями и примерами на пальцах. Тем не менее, Наму практически оскорблен тем, насколько скучно Сонгю на стадионе, и того от зеваний спасает только предусмотрительно купленная еда, занимающая делом его рот на оба тайма. 2:0, баварцы втащили матч, Ухёна переполняют эмоции и восторг, поэтому весь остаток вечера они сидят в баре, потягивая пиво, выглядя при этом со стороны, пожалуй, как хорошие старые друзья. Отели они окончательно предпочитают хостелам, а там там кровати исключительно одноместные. Берлин вообще не самый романтичный город на свете, но для Ухёна, спустя всего один день, уже становится символом разрушения. Хотя здесь много чего стирали в пыль, ломая до основания - Рейхстаг вон полвека реконструировали.
Поделиться52017-06-07 12:53:30
Головная боль имеет привычку притуплять и стыд, и совесть, за что Сонгю ей особенно благодарен. Даже нескончаемые шуточки Ухёна, которые уже спустя часа полтора начали повторять и копировать друг друга, не могли пробить эту стену из тотального пофигизма. Весь оставшийся день Сонгю заботился лишь о своем сильно подорванном здоровье, несчастной печени, что давно отучилась справляться с такими нагрузками, если, конечно, вообще когда-нибудь это умела, и о непременных последствиях его выходки. Парень буквально с ужасом оборачивался на каждый шорох за дверью их комнаты в хостеле, ожидая какого-нибудь блюстителя правопорядка, решившего навестить буйствующего прошлой ночью иностранца и оштрафовать его. Причем боялся Сонгю не столько пятна на своей безупречно чистой репутации, сколько счета, выписанного в евро. Сия валюта никогда корейцу доверия не внушала из-за чересчур высокого курса обмена и полнейшего неумения самого Сонгю в уме быстро ее конвертировать в привычные воны или более-менее приемлемые доллары.
Вечерний звонок с работы стал еще одним повод к инфаркту, потому что в Корее тогда на часах только-только пробило три часа ночи. Профессиональные вопросы в такое время суток решать не принято, потому парень был уже готов услышать на том конце трубки запинающуюся и несвязную речь секретарши, наклюкавшейся в свободный пятничный вечер и не сумевшей найти дорогу домой, ведь, как она любила напоминать Сонгю из раза в раз, эта проклятая контора стала ей заменой нормальной квартиры, где она вынуждена была прозябать свои лучшие годы. Вторым и гораздо менее вероятным вариантом оставался, разумеется, Мёнсу, но тот был слишком молод и красив, чтобы в действительности сидеть на работе допоздна и тратить свое время на столь неблагодарный труд. Когда-то, лет десять назад, подобным образом облажался сам Сонгю, за что теперь себя буквально ненавидел, поэтому позволить младшему сбиться с единственного правильного курса он не мог. Однако услышав в трубке мужской голос, парень первым делом не кинулся ругаться на своего помощника, наставляя того на путь истинный, а лишь ужаснулся, представив, что могло побудить Мёнсу звонить в такую рань (?) на другой конец света, причем даже не из дома, а из рабочего кабинета. Могла ли полиция донести о его ночных приключениях непосредственно на работу? Откуда у них его адрес? Откуда Мёнсу знает немецкий? Главная задача помощника – угадывать мысли своего начальника наперед, поэтому парень поспешил успокоить своего чрезмерно впечатлительного босса, сказав, что в конторке все как по маслу, если не считать небольших трудностей, из-за которых он, собственно, и беспокоит его в столь поздний час. Оказалось, стоило Сонгю покинуть пределы родной страны, как его маленькое дело начинало приносить бешеную прибыль, а двери офиса буквально ломились от наплыва клиентов. В первый раз число просто-напросто увеличилось число желающих нотариально заверить свое завещание на три стула и кошку, теперь же сама клиентура этого местечка претерпела невиданные изменения, и теперь в очередях вынуждены были сидеть не только пенсионеры, но и вполне себе энергичные молодые люди. Благодарить в этом стоило сарафанное радио, сработавшее с запозданием лет эдак на пять, ибо расхваливаемая тут и там доброта персонала появилась не сама собой, а воспитывалась годами под чутким руководством самого Сонгю. Но помимо очевидных плюсов вроде роста прибыли и относительной известности начали появляться и неоспоримые минусы. Старое поколение, готовое верить в честность местных работников просто потому, что родители не могли воспитать такую очаровательную крошку [тут обычно страдали либо щеки Сонгю, либо все тело несчастного Мёнсу] бессовестным человеком, заменилось на поколение, выросшее в окружении телемагазинов и финансовых пирамид, посему довольствоваться документами, ратифицированными без присутствия настоящего нотариуса, оно не хотело. Привычная схема, включавшая в себя пересылку самых важных документов с помощью эир-экспресс, трещала по швам, и без присутствия самого Сонгю весь бизнес рисковал полететь в тартарары.
Такие вопросы принято решать вдвоем, но тут, собственно, и решать было нечего. Ухён был не глупеньким ребенком, требовавшим внимание к себе двадцать четыре часа в сутки, а взрослым парнем, способным понять, что некоторые дела не терпят отлагательств. Оставалось лишь придумать, как аккуратно намекнуть парню, что Сонгю уже утром придется улететь обратно в Пусан.
Последний день вдвоем хотелось бы провести как-то более романтично, что ли. Но Наму выбрал футбол, и Сонгю просто пришлось смириться. В конце концов, Ухён тогда еще не знал, что вся их недолгая сказка быстрыми темпами движется к своему завершению, поэтому думал, что в запасе еще много дней, которые можно провести в обществе исключительно друг друга, а не в окружении тысяч потных и излишне громких мужиков. Сонгю находиться здесь было мерзко, потому что сидящий рядом немец то и дело вскакивал посреди матча, орал что-то на своем неблагозвучном языке и падал обратно, сотрясая весь ряд и просыпая огрызки фисташек на колени парня. Странно, что Наму всего этого безобразия вокруг даже не замечал, а только смотрел на поле, как завороженный, следя за перемещениями разноцветных точек на зеленой плоскости. Своим утешением и развлечением на время этого матча Сонгю выбрал еду. Авось она даст ему храбрости на то, чтобы выдать Ухёну все новости разом.
Домой Наму возвращался в приподнятом настроении, то и дело вспоминая какие-то особенные моменты, произошедшие на поле, а Сонгю лишь согласно кивал и удивлялся, как тому вообще удалось хоть что-то рассмотреть с такой высоты. Уже почти у самых дверей хостела, Сонгю неожиданно остановил Ухёна, оборвав на полуслове.
- Слушай, мне надо тебе кое-что сказать, - смелости наконец привалило достаточно, чтобы не только оповестить о своем отъезде, но еще и перебить столь пламенную речь, - У меня утром самолет до Пусана. Срочное дело по работе. Не знаю, сколько там пробуду. Извини, что не сказал еще до матча, я просто не хотел портить тебе настроение.
Ухён молчит секунд пять, а потом выдает равнодушное «ну ладно», от которого становится даже обидно. Сонгю даже пытался дуться на него за это, но хватило парня ровно до наступления ночи, потому что Наму без спроса залез в чужую кровать и буквально обвил всего парня своими руками и ногами. Хочется обернуться, чтобы собственными глазами увидеть такую невероятную ласку и симпатию со стороны Ухёна, но тот не дает Сонгю даже двинуться, пресекая все попытки тихим «просто спи, пожалуйста». Приходится действительно закрыть глаза и попытаться уснуть, несмотря на слегка подбешивающее дыхание где-то в районе позвоночника и жар, исходящий от чужого тела. Первым по традиции всегда встает Наму, и следующее утро не становится исключением. Он спокойно помогает Сонгю запихнуть оставшиеся вещи в чемодан, приносит выпечку из кофейни неподалеку, обсуждает какие-то мелочи и рассказывает о том, чем будет заниматься в одиночестве. Сонгю даже рад отчасти, что Ухён не возвращается на родину вместе с ним – кто знает, вдруг их опять бы засосала повседневность.
Вся эта болтовня не стихает до самого аэропорта. Возможно, она бы продолжилась и там, если бы Сонгю не опаздывал так безбожно на регистрацию и посадку. Грузная женщина в пункте проверки паспортов с равнодушным видом оповестила парня о том, что у него в запасе осталось не так уж много времени, и будто нарочно осматривала все его документы целую вечность, выискивая малейшее несоответствие информации. Сонгю редко бесят люди, он считает, что ненависть – удел слабых духом, но эту немку готов был ударить своим же чемоданом. Дело даже не в том, что он опаздывает. В конце концов, в Европе он потратил немалую сумму, посему на дополнительный билет бы раскошелился без возражений. Дело было в Нам Ухёне, молча стоящим у него за спиной. Когда женщина все же смирилась с идеальным состоянием документов корейца и дала добро на проход дальше, на прощание оставались считанные минуты. Сонгю за это время мог бы тысячу раз пообещать вскоре вернуться, часто звонить и много писать, но понимание того, что он, вероятно, не увидит Наму несколько недель, резко уменьшало количество возможных обещаний и оправданий до одного-единственного. Сонгю хватает свой паспорт, чемодан и разворачивается к резко погрустневшему Ухёну с какой-то извиняющейся улыбкой. Рукой, что держит документы, он притягивает Наму к себе и целует, наплевав и на ошарашенную немку на паспортном контроле, и на смеющихся вдалеке подростков. Внутри разрастается обида на самого себя. У них была целая ночь, отведенная под прощания, объятия и поцелуи, но Сонгю так жутко сглупил. Он мысленно клянется себе, что впредь таких ошибок совершать не станет, и искренне надеется, что Ухёну удастся прочесть его мысли.
Поделиться62017-06-07 12:54:07
Несмотря на все отмазки вроде характера и прочей буйности, мозги у Ухёна все-таки были: не то что бы айкью у парня дюже зашкаливал, но ума его хватило, чтобы понять, что все свои желания и мнения сейчас стоит проглотить вместе с обидой и не пытаться испортить Сонгю жизнь и карьеру, уперевшись рогом и всячески истеря на тему столь ненавистной разлуки. Сонгю не говорил о том, что скучает по дому и уж тем более по работе, и всем своим видом показывал, что поездки с Ухёном на пару ему более чем были по душе, поэтому уличить того во лжи, выраженной в трусливой попытке сбежать отсюда по какой-либо причине, у Наму не было шанса. Если Сонгю действительно сказал, что ему срочно нужно вернуться, значит так оно и есть - это Ухён не подвергал сомнению. Наивно? Это еще не самое страшное. Что бы там ни было, а здравый смысл и житейский опыт подсказывал ему, что, вопреки желанию, останавливать Сонгю не имело никакого смысла, а Ухён на это, в целом, не имел права. Он соглашается с чужим (верным) решением и пожимает плечами, мол, надо значит надо. Хотя Сонгю не особо-то и интересуется мнением, просто (аккуратно) ставит перед фактом, с которым Ухёну приходится смириться. Кто он вообще такой, чтобы его мнением интересовались. О том, кто он такой для Сонгю, у Наму еще будет время подумать, пока того не будет рядом.
Но смирение с ситуацией никак не умоляет заранее подбирающейся к нервам совершенно слепой и упрямой тоски. Ухён убеждает себя в том, что все будет в порядке, но каждые пять минут ловит себя на мысли, что ни черта самому себе не верит. Слишком неясно, неустойчиво, неуверенно: то, что происходит - мутная от прибрежного ила вода с глинистым, как на болоте, дном. Ухён предусмотрительно начинает задыхаться за ночь до отлета Сонгю в Пусан, когда посреди своей бессонной ночи перелезает к тому на кровать, засыпая в тепле чужого тела и иллюзии того, что все хорошо. Утром провожать Сонгю не хочется, но выбора, кажется, нет.
Ухён свои эмоции даже не пытается скрывать: в последний момент он эгоистично хочет, чтобы Сонгю знал о том, что ему, мать вашу, грустно от всего этого. Его-то жизнь в Пусане снова захлестнет до такой степени, что он, как и тогда, после Дарджилинга, позвонит через гребанный месяц, а Ухёну домой пока вообще не светит, да и желания возвращаться никакого нет. Ему кажется, что это конец - он прощается с Сонгю будто навсегда. Единственной надеждой на лучший исход остается торопливый поцелуй на глазах у всей регистрационной зоны. У Сонгю извинения в улыбке, у Ухёна - нервотрепка в бегающих туда-сюда глазах. Когда самолет взмывает в небо, до Наму запоздало доходит, что он остался в этом огромном и бесконечно чужом городе совершенно один. Свою нелюбовь к Берлину он всячески скрывает, когда, возвращаясь в хостел, принимается за работу: набрасывает что-то о первых впечатлениях и вспоминает, где успел вчера побывать вместо того, чтобы отдать весь день Сонгю, но в том не было ухёновой вины, ему, видите ли, не хотели портить кайф. Ухён на Сонгю немного даже обижен, но чего уж тут теперь. Нужно посмотреть что-нибудь еще, столица Германии была богата на роскошные виды, которые Наму, кстати, еще надо было снимать... Ухён с горечью думает о том, что качество снимков теперь заметно пострадает, но все равно гуглит местную афишу ради какого-нибудь веселья и порывается сходить на какой-нибудь концерт классической музыки, но его взгляд упрямо цепляется за строчку, оповещающую о берлинском концерте корейского герлзбенда в рамках их европейского тура. Ухёну это в принципе не очень интересно, но пара идей невольно возникает в голове, за что на следующий же день Наму в сотый раз зовет себя ебаным гением.
В глубине души к культуре айдолопоклонения на родине Ухён относился хорошо, потому что считал любую уникальность (даже подростковый фанатизм всей Кореи по незамысловатым песенкам) вещью, имеющей право на существование. Лет до двадцати он и сам тащился по одному герлзбенду, славящему на свои сексуальные концепты, даже не смотря на то, что к тому времени даже уже смирился с собственной ориентацией. Это было неотъемлемой частью корейской культуры, и теперь настал через сказать ей за это спасибо. Местные фанаты его совершенно не интересовали, немцы абсолютно ничего не знают о том, что значит фанатеть по-настоящему. О том, как ведут себя фанаты корейские, Ухён был более чем осведомлен, поэтому за пару часов до начала концерта, зорко вглядываясь в толпу, он подошел к клубу, где намерены были выступать девочки, и сразу же увидел две неравномерные кучи подростков: одна была большая и немецкая, а вторая совсем крошечная и полностью узкоглазая. Наму, подойдя к последним, сразу же увидел то, что искал - на половине из миниатюрных девушек висели огромные фотоаппараты, напоминающие базуки.
- Фансайты держите? - с улыбкой поприветствовал он юных барышень, явно не ожидающих встретить посреди Берлина какого-либо корейца не из их компании, безумно приехавшей за любимой группой на другой конец континента, и, дождавшись положительного ответа, продолжил, - А какой из ваших самый популярный?
Девчонки как-то в миг погрустнели и, спустя мгновение, хором завопили: "ДОНУ-ОППА!"
Ухён удивленно фыркнул: из-за угла с хот-догом в зубах выплыл вполне себе взрослый парень и со взаимным изумлением уставился на Наму, методично двигая челюстями.
Знакомство с фанбоем происходит тут же: Ухён без долгих предисловий предлагает ему прямо сейчас пройти кастинг на должность фотографа для одного модного журнала, раз уж инвентарь у него и так имеется. Он засекает полчаса после того, как объясняет:
- Сто метров, поворот налево, там Паризер-плац, с нее начинается Унтер-ден-Линден, далеко по ней не убегай. У тебя есть полчаса, чтобы сделать там три снимка, с которых я настолько офигею, что отправлю своему редактору с копирайтами на твое имя.
Ухён не выглядит как человек, который шутит. Он говорит, что человек, раньше занимавшийся для него снимкам был вынужден уехать, а у него самого они получаются довольно посредственно, поэтому он просто ищет выход из положения, найдя его столь креативным способом. Дону смотрит на Наму совершенно круглыми глазами и принимается тут же доставать аппаратуру из чехла.
- Да ладно, прожуй сначала, - смеется Ухён, хлопая его по спине.
Полчаса в окружении офигевших девушек проходят удивительно быстро, Дону возвращается с минутным опозданием весь мокрый и запыхавшийся. Просмотр снимков у Ухёна зато занимает не больше пары минут, а потом он с крайне серьезным лицом спрашивает: "Надолго ты здесь?"
Наму дожидается его после концерта, сидя в ближайшем кафе, а потом еще полночи спаивает радостного Дону за свой счет, потому что предупреждает сразу: его фамилия в журнале - это единственный гонорар, на который ему пока стоит рассчитывать. Ухён, вдруг растрогавшись, вообще излагает ему свою ситуацию целиком, вспоминая старую работу, оставшуюся в Пусане.
- Блин, а я еще видео снимаю, так, для себя, на ютуб заливаю, - с гордостью и пьяным хихиканьем, парень грузит с телефона свой канал на хостинге. Снято, действительно, круто: за тем самым герлзбендом Дону катался в основном по странам Азии и каждый раз снимал там города, причем очень профессионально. Берлин - его первая поездка в Европу, на которую он очень долго копил и которую ему искренне не хочется завершать одним днем. На заднем фоне каждого видео впечатление портили только неуместные шуточки самого Дону, звучащие из-за кадра, и его веселый громкий смех. У Ухёна чешутся руки, горло, сердце и все, что угодно, чтобы сказать юноше о том, что всем его чудесным репортажам не хватает только чего-то вроде ведущего в кадре, описывающего места съемок и радующего зрителей своей очаровательной улыбкой.
- Прям как у меня, - в качестве доказательства Ухён широко улыбается и тычет пальцем в ямочку на щеке.
Всеми правдами и неправдами, но Наму удается уломать Дону остаться в Берлине еще на пару дней, где они без конца снимают и снимают не такой уж и неприятный для Ухёна теперь город. Новоиспеченному фотографу и оператору оказывается целых двадцать пять, у него педагогическое образование, мама с папой в Сеуле и самый крупный фансайт по Бейби Соул.
- Она мой идеальный тип! Я был первым ее фанбоем, я люблю ее с самого дебюта!
Ухён находит это немного странным, но через сутки смиряется, когда привыкает к Дону целиком, ко всем его выходкам и привычкам, к звонкому смеху и заливистому ржачу, к шилу в его заднице и огромной любви ко всему этому миру в его любящем жизнь сердце. С ним весело по-настоящему, и Наму выбрасывает все заботы из головы. Они целыми днями снимают город, и Дону пищит от восторга, когда монтирует видео в новом формате: Ухён красуется и базарит в кадре, а вне его голос Наму звучит уместнее предыдущих всхлипов самого Дону, ибо несет он, помимо грамотной информации об их прогулках по Берлину, еще и кучу милой ереси. Потом Ухён даже рассказывает Дону, заселившему к нему в комнату, о том, чье место он теперь занимает.
Поделиться72017-06-07 12:54:41
Большое и светлое способно творить с людьми удивительные вещи. К примеру, превращать тридцатилетних мужиков в пятнадцатилетних девочек, переживающих свою первую влюбленность. Сонгю десяток раз порывается бросить все к чертовой матери и ринуться назад, к Ухёну, но вовремя успевает одернуть себя, напомнив о наличие у него обязанностей, совести и ответственности. Он последний раз глядит на Берлин уже с трапа самолета, прикидывая, чем будет себя развлекать Наму в его отсутствие. Вряд ли дело ограничится походами на последующие матчи и образовательные экскурсии. Больше всего Сонгю боялся, что Ухён решит наверстать все то, что упустил при их совместном походе в клуб. Разумеется, он большой мальчик, который без труда сможет позаботиться о самом себе, но что-то подсказывало Сонгю, что найдутся и те, кто решат помочь несчастному иностранцу добраться до дома и, в целом, с пользой провести время. Эти гадкие немцы, собственно, как и все европейцы, умопомрачительно красивый и стильный народ, будто у них правительство раздает абонементы в спортзалы в качестве благотворительности. Немудрено, что все они как на подбор. Сонгю опускает глаза на свой живот, стараясь втянуть его изо всех сил, но тот уменьшается лишь на какие-то жалкие два-три миллиметра – даже рубашка не опадает, а остается на своем месте. Наверное, стоило бы попробовать привести себя в порядок, пока он будет находится в Пусане.
Финансы Сонгю экономит будто сама судьба: ему даже не приходится подыскивать фитнес-клуб и садиться на строгую диету, состоящую из сплошного белка, ведь сразу по приезде на него обрушивается новая гора непонятной работы. От такого количества документов у парня голова идет кругом, и первые пару дней он жестко залипает, совершенно не понимая, что всем этим людям от него надо. Мёнсу вновь берет на себя роль спасательного круга, вооружаясь приобретенной здесь терпимостью к тугодумам-старикам, и раскладывает для Сонгю все по полочкам, объясняя, что произошло здесь без его ведома. Все это кажется смертельно скучным, и Сонгю тайком пишет короткие смс-ки Ухёну, извиняясь, что не может позвонить, потому что занят. Мёнсу смотрит с укором и легкой злостью, и Сонгю действительно стыдно за свое поведение. Объяснить подчиненным, что работа ему осточертела, кажется невыполнимой миссией, посему парень просто оставляет всех заниматься тем, чем они привыкли за время его отсутствия в офисе, а сам принимается доказывать, что двигателем прогресса может быть не только лень, но и элементарное нежелание работать. Ему в срочном порядке нужно придумать новую систему управления местными делами, дабы та не вызывала недоверия у клиентов и не заставляла самого парня прозябать в офисе круглые сутки. За эти дни он ни разу нормально не говорил с Наму – оставлял короткие сообщения на автоответчике утром и вечером, обещая, что скоро все это прекратится. Редкие ответы и извечная фраза про «абонент недоступен, пожалуйста, перезвоните позже» стали первыми поводами для переживаний и нарастающей лютой ненависти. Мысль о том, что Ухён может быть попросту занят работой, занимала по проценту вероятности одно из самых последних мест.
Недели через две афера Сонгю с документами стала работать более-менее стабильно, да и устраивала она большинство клиентов, с пониманием отнесшихся к продолжительным командировкам босса. На последних словах секретарша всегда делает саркастический жест, изображающий кавычки, будто желая Сонгю пристыдить, мол, знаю я, как ты там работаешь. Однако все это дало свободнее вздохнуть не только несчастному Мёнсу, делавшему большую часть работы, и секретарше, сумевшей наконец выкрасть время для редких свиданий вслепую, на которые столько лет подговаривала пойти своего начальника, но и самому Сонгю. Он, кажется, уже начинал сходить с ума от отсутствия родного голоса и недостатка сомнительных и совершенно неожиданных каверов на «рейз ми ап». К счастью, крыша у парня ехала не так, как показывают в кино: он не видел ни сотен Нам Ухёнов в толпе, не метался в ночных кошмарах с последним в главной роли. Сонгю скорее изнывал от желания вновь невзначай прикоснуться к чужому телу, делая вид, будто поправляет задравшуюся кофту, токовал от необходимости опять таки делить кровать исключительно с кошкой и скучал по ухёновым губам настолько, что уже готов был признать, что ни на секунду не затыкающиеся они так же прекрасны, как и целующиеся. Почему-то казалось, что увидеть Наму будет достаточно хотя бы для того, чтобы облегчить свои страдания до полноценной встречи. К тому же, прежде чем уехать, парень обязан был познакомить одну дикую кису своей жизни с другой.
Обещанного разговора по скайпу Сонгю ждал как ребенок Рождества. Обидно только, что подарка своего он не получит, более того, даже не потрогает, пока не докажет всему миру, что был хорошим мальчиком, а не среднестатистическим ленивым нотариусом. Парень в сотый раз поправляет домашнюю майку, надеясь, что выглядит прилично, а на самой одежде ни пятнышка. Чистота в квартире для Сонгю – дело привычное, поэтому не приходится даже утруждать себя уборкой в комнате. Звонок от Ухёна все равно рождает непонятный страх и неловкость, но улыбающееся в камеру лицо по ту сторону монитора в миг развевает все неудобства. Сонгю спрашивает, как там продвигается ухёнова работа, и как скоро их фотографии начнут выкупать «нешнл джеографик», говорит, что со своими делами практически все уладил, так что теперь все довольны. Наглейшим из всех возможных способов в этот разговор вмешивается кошка, залезая прямиком к Сонгю на колени и тычась любопытной мордой в светящийся экран.
- Знакомство пошло слегка не по плану. Глори, поздоровайся с Ухёном, - Сонгю берет животное на руки и машет кошачьей лапой в веб-камеру. Самой кошке на происходящее совершенно плевать. Когда парень ее отпускает, она решает, что самое время показать себя новому знакомому во всей красе, потому, не жалея несчастной кожи Сонгю, лезет к нему на плечи, после – на голову, больно проезжаясь когтями по телу. Тот жмурится от неприятных ощущений и старается аккуратно спустить животное обратно на колени, однако Глори лишь злобно шипит и, обвившись вокруг шеи, начинает деловито грызть ухо Сонгю, - На самом деле она добрая, честное слово. Вы бы понравились друг другу.
Когда кошке надоедает измываться над чужими ушами, она самостоятельно отлипает от Сонгю и с гордо поднятой головой уходит греться о заднюю крышку ноутбука, позволяя своему хозяину снова смотреть на мир двумя глазами, а не одним-единственным, пока второй жмурится от боли. В этот самый момент Сонгю замечает, как на заднем плане, прямо за Ухёном, с гордым видом проплывает полуголый мужик, потирая мокрую голову. Еще несколько мгновений уходит на то, чтоб окинуть видимое помещение взглядом и приметить парочку вещей, точно не принадлежащих Ухёну. Воспитанность и интеллигентность отправляются на задний план, когда Сонгю внезапно даже для самого себя выдает:
- Какого, блять, хуя, Нам Ухён?
Поделиться82017-06-07 13:01:30
Время начинает лететь незаметно, но так же быстро, как и последние деньги с карточки. С Сонгю Ухён ни разу не зацикливался на этом, словно у них, особенно в последние дни, был общий бюджет, да и у обоих по отдельности изначально было что-то в значении выше среднего. С Дону, который не планировал обосноваться в Германии так надолго, Наму же, близкому к тотальному банкротству, приходится разработать максимально нищебродский план проживания - все деньги уходят на продление хостела, в еде остаются только пиво и бич пакеты, а из развлечений - пешие прогулки и выезды куда подальше на великах, любезно одолженных у хозяйки отеля, что, безусловно, не могла устоять перед двумя столь очаровательными улыбками - одной очень сладкой и одной искренне широкой.
Ухён старается не думать о Сонгю все это время: у него напрочь отсутствует какая-то трепетная тоска и волнение от предвкушения (когда-нибудь) встречи. Его отсутствие рядом выливается Ухёну выбитым из легких воздухом и жалостью в свой собственный адрес - большой ведь уже мальчик, нельзя так бездумно привязываться к людям, влюбляться, теряться, пуская к себе на пмж в беспокойные мысли. Они вроде бы даже общаются, но звонков и текстов Ухёну нестерпимо мало. Сонгю каждый раз оправдывается работой, и Наму его в этом не винит, сам уже второй выпуск про Берлин готовит. Без Дону было бы сложнее: у того была феноменальная способность заполнять собою все принадлежащее для использования пространство. С ним Ухён не сидит на месте, так что страдать даже почти что некогда. Только когда Дону на соседней койке начинает пускать слюни на подушку, Ухён на протяжении всех двух недель шлет пожелания доброго утра в кажущийся таким далеким Пусан, и только после этого, кладя телефон под кровать, засыпает, когда у самого на часах полночь.
Сонгю потом таки находит время на скайп, и Ухёну от его голоса, раздающегося в наушниках, и в правду становится легче. Он не может согнать с лица улыбку, пока смотрит на Сонгю не отрываясь, уставший, домашний, смеющийся, в этой дурацкой майке, со своей дурацкой кошкой. Нет, Наму всей душою любил домашних животных, но эта котейка внезапно вызывала у него неконтролируемые всплески ревности. Она сидела у него на шее, кусала за ухо, лезла на коленки - Ухён полцарства бы продал за то, чтобы все то же самое провернуть бы с Сонгю сейчас. Он соскучился до дрожи, и этот разговор только подливал масла в огонь, не успокаивая Ухёна, а лишь только еще больше дразня.
- На самом деле она добрая, честное слово, - оправдывает Сонгю ее вызывающее поведение, - Вы бы понравились друг другу.
- Сомневаюсь, - хмыкает Наму ему в ответ, думая, что ни одному живому существу не поздоровилось бы от его собственничества.
Ухён не слышит, что происходит у него за спиной, это его, мягко говоря, сейчас вообще не волнует, но неожиданно громкий возглас Сонгю заставляет его обернуться на шум за спиной - там уже никого нет.
- Какого, блять, хуя, Нам Ухён? - и это первый раз, когда он при нем так смачно матерится.
Наму вертит головой и только тогда замечает проскочившую, очевидно, из душа в комнату фигуру Дону. Отличную, кстати, фигуру... Тот скачет в одних шортах по направлению к кухне, весь такой еще мокренький и радостный, а потом Ухён вновь смотрит на Сонгю с улыбкой стыдливо опуская глаза в пол.
- Да так...
Ухён считал себя гениальным актером. Пока в душе он визжал от восторга в диапазоне ультразвуковых частот от осознания того, что Сонгю его прямо сейчас, в данную минуту приревновал к мимо прошедшей тушке, на лице Ухёна на самом деле не дрогнул ни один мускул. Драматичная пауза затягивалась, Сонгю терпеливо молчал, Наму был счастлив. Сколько бы ни было истинной любви в нежности, заботе, внимании, ласке, которыми аккуратно его одаривал Сонгю время от времени, Ухён считал и по собственному опыту знал, что ее, той самой, не бывает без ревности. Он сам сейчас готов был пристрелить жалкую кошку от того, что она трогала своими мягкими лапоньками Сонгю там, где Ухён в данный момент не мог. Наверное, голый торс Дону в батле за лучший повод у кошки явно выигрывал.
Глаза Сонгю становятся все уже и уже, хотя, казалось бы, куда там уже, и Наму не выдерживает, начиная, наконец-то, заливисто ржать.
- Ты повелся? Только не говори мне, что ты повелся! - отдышавшись, Ухён вскакивает с места и на мгновение пропадает из кадра, но все равно продолжает орать из неоткуда, - Знакомство пошло слегка не по плану.
Дону на кухне что-то мирно хавает, когда стены начинают сотрясаться от ухёнова гиения. Его хватают за руку и тащат в комнату, тормозя перед монитором ноутбука: до Дону быстро доходит, кто именно взирает на него со столь недоверчивым прищуром.
- Знакомься, это Дону, я не успел тебе про него рассказать, - они так и продолжают стоять перед камерой вместе - радостный Наму и голый Дону, которому первый на ухо добавляет, - Ну, ты понял, кто это. И даже не смей идти одеваться.
Ухён в красках описывает их фееричное знакомство, творческую деятельность и прочую херню, чем они занимались две недели, Дону хихикает рядом, кидает Сонгю ссылки на ютуб с их видео, а, когда Глори возвращается к хозяину на шею, он весь скачет от умиления. Но, даже несмотря на это, Дону, спустя полчаса, становится неловко быть третьим лишним, и он, раскланявшись новому знакомому на прощание, все равно уходит, вновь оставляя Сонгю с Ухёном наедине.
- Ты такого плохого мнения обо мне, что подумал, что... - в голосе у Наму и веселье, и обида одновременно. Он на всякий случай объясняет, что Дону, хоть и классный парень, но их отношения состоят на десять процентов из работы и на девяносто - из дружбы, которая помогает Ухёну не забивать себе голову тем, что волнует его на самом деле. Сонгю, кажется, не понимает намека.
Дону ноет последние три дня, потому что до смерти соскучился по дому, по семье, по друзьям, ему неловко бросать Ухёна здесь одного, поэтому он всячески заставляет его тоже вернуться. У того же от подобных мыслей моментальный приступ паники: кататься дальше по Европе у него уже банально нет денег, а возвращение в Пусан не даст ему ничего хорошего. На этой территории у них с Сонгю еще ни разу не было все гладко. Ухён делает вид, что сжаливается над Дону, когда покупает билеты. У них разные рейсы, потому что первым в тот день в Сеул улетает Дону. Они чуть не ревут в аэропорту Берлина и на мизинчиках клянутся не проебать такие клевые отношения. Следующим утром в Пусан улетает Ухён.
Сонгю сдерживает свое обещание встретить. Если бы не сдержал, Наму поклялся самому себе, что больше не дал бы ему шансов. В аэропорту привычно шумно, у Ухёна два ебенячих чемодана вещей еще с самого Парижа, он безумно устал, но отсутствие улыбки на его лице объясняется не этим. Он не кидается Сонгю на шею, просто подходит ближе и повисает на нем мертвым грузом, утыкается носом в плечо, сцепляет руки на его спине. Смотреть в глаза почему-то стремно, там у Ухёна слишком откровенно читается вопрос: "И что, собственно говоря, теперь дальше"?
Поделиться92017-06-07 13:02:01
Ни разу доселе Сонгю не замечал за собой склонности к жестокости. Он вообще был достаточно слеп, пока в его жизни не появился Нам Ухён, привнесший в обычные будни парня не только радость и отчасти чувство беззаботной молодости, но еще и умение ревновать того к каждому столбу и ветке. Прежде Сонгю не подавал особых признаков злости, даже когда замечал легкий флирт Наму с работниками или жильцами хостелов, где они останавливались, ведь это вполне можно было списать на манеру общения, но голый парень в комнате – это, блять, уже ни в какие рамки. Ухён не спешил оправдываться, разыгрывая комедию, а после вообще выставил Сонгю виноватым. Или попытался.
- Ты повелся? Только не говори мне, что ты повелся! – Сонгю ничего не говорит, даже не думает ничего отвечать этому подлецу, пока тот не расставит все точки над «i». Он щурит глаза все сильнее, стараясь выглядеть максимально устрашающим, чтобы эта гора мускулов, лицо которой ему разглядеть еще не довелось, поняла, с кем связалась. Как часто это бывает в жизни, тело и фигура заклятого врага Сонгю (в перспективе) совершенно не соответствовали его характеру. Веселый, взбалмошный и слегка стеснительный: Дону, как представил его Ухён, изначально отводил глаза и тараторил что-то невпопад про их общую работу, параллельно закидывая Сонгю ссылками на ютуб, которые тот чисто из принципа решил пока что не открывать. Но вскоре этот поток слов иссяк, собственно, как иссякла и достаточная ухёнова наглость и борзость, позволяющая насильно держать бедного паренька полуголым у экрана, чтобы лишний раз позлить Сонгю. Дону ускакал за пределы обзора веб-камеры грациозной ланью, решив оставить Ухёна и его собеседника вдвоем. Ревность постепенно сходила на нет, уступая место обиде и странному чувству, будто Сонгю собственноручно выставил себя последним дураком перед Наму.
Новость о скором возвращении Ухёна в Пусан разряжает обстановку и позволяет ненадолго забыться. Сонгю обещает обязательно встретить его в аэропорту и практически моментально начинает выстраивать в голове план по сохранению их непрочных отношений и после завершения европейской сказки. Это тебе не махинации на работе, поэтому уже ночью того же дня парень точно знает, как будет действовать.
Сонгю ждал радостных криков и теплых объятий. Хотя бы улыбки в свой адрес. Наму же возвращается с совершенно непроницаемым лицом, и Сонгю на секунду решает, что все. Это конец для них вдвоем, для него одного. С таким видом только расстаются, и сердце парня больно сжимается, когда он представляет, как Ухён сейчас проходит мимо него, не думая даже обернуться. Однако тот, дойдя до Сонгю, не продолжает свой путь дальше, а обнимает его. Крепко, устало, почти обреченно. Они стоят так минуты три, пока Сонгю не нарушает тишину:
- Если мы не поторопимся, то я опять буду вынужден кормить тебя мало того что дрянью, так еще и остывшей, - он подбирает опущенные на пол чемоданы и ведет Ухёна к своей машине. Сонгю не любитель автомобилей, в принципе, ему и водить особо не нравится, но пытаться поймать такси в аэропорту – дело гиблое. Наму молча глядит в окно, пока не понимает, что везут его вовсе не в его район, а в противоположный конец города. Заметив удивление на его лице, Сонгю поясняет, - Я понял, что ты ни разу не был у меня. Это нечестно, ты так не думаешь?
Дома в Корее все как под копирку, но своим Сонгю всегда жутко гордился. Пусть тот жрал большую часть его дохода, уходившую не только на аренду, но и на дорогущие коммунальные услуги, зато выглядела эта громада стильно и внушительно. Респектабельно. Единственный минус – наличие всего лишь двух лифтов, один из которых перманентно сломан, будто так и задумывалось изначально. Сколько парень себя помнит, этого беднягу чинят чуть ли не каждую неделю. Сначала этот факт безумно злил и бесил, в конце концов, куда уходят деньги жильцов, но потом Сонгю понял, что один-единственный лифт – практически повод перезнакомиться со всеми своими соседями. Большинство из них, разумеется, были люди занятые, предпочитавшие не тратить попусту даже лишнего слова, но одна пенсионерка очень Сонгю полюбилась. Та всегда была с собачкой и непременно спрашивала о его делах, хотя это было лишь поводом к тому, чтобы начать рассказывать о своих. Парень был не против, ведь большинство историй (девяносто девять процентов из них всегда были связаны именно с собакой) оказывались поистине смешными и увлекательными. Со временем они начали пересекаться все чаще, поэтому сейчас, увидев около дверей лифта именно ту бабушку, Сонгю ни капли не удивился. Та учтиво пропустила их вглубь кабины, чтобы уставшие с дороги бедняги хоть на поручень облокотились.
Старушка по привычке начинает с Сонгю короткую беседу, во время которой рассказывает об успехах своей собачки на недавней выставке и спрашивает, разве есть на всем белом свете животное прекраснее, чем ее малышка. Парень согласно хмыкает, говорит, что полностью с ней солидарен, а сам кладет левую руку Наму на бедро. Господи, как давно он его не видел, не слышал, не чувствовал рядом с собою. Будто вся нерастраченная за эти недели любовь стала переливаться через края отведенного для нее сосуда, и Сонгю как никогда остро ощутил, насколько ему не хватало Наму. Внутри незнамо откуда рождается азарт и искренний интерес: как в такой ситуации поведет себя Ухён? С каждым словом женщины пальцы Сонгю перебираются чуть выше и правее, поглаживая живот сквозь ткань футболки, и сам парень попутно склоняется над ухёновым затылком, пока не чувствует на своих губах жар его кожи. В одно мгновение становится душно и одновременно смешно до чертиков. Сонгю теперь боится лишний раз вдохнуть, потому что он либо потеряет голову от близости Наму, от его запаха, либо заржет как последний идиот. Женщина довольно кивает и продолжает рассказывать о своей любимице и ее успехах, собственно, как и тысячу раз до этого (Сонгю наизусть знал весь перечень наград этого миниатюрного и причудливого мопса), совершенно не подозревая, что творится у нее за спиной. Лифт будто назло тянется вверх по миллиметру, превращая минутное путешествие на десятый этаж в настоящее продолжительное приключение. Когда двери внезапно открываются на шестом этаже, и прямиком на Сонгю глядит удивленная женщина с ребенком, становится отчасти стыдно. Благо старушка выручает обоих парней, заверив мать с сыном в том, что этот лифт идет наверх, пусть они подождут другой. Сонгю пользуется случаем и коротко прикасается губами к ухёновой шее сзади, а после, в ответ на удивление и негодование соседки по поводу неработающего грузового лифта, с улыбкой, не отрывая своих губ от несчастного Наму, выдыхает легкое «должно быть, лифтер наш совсем обленился. ай-яй-яй».
Оставшийся путь они преодолевают без происшествий, и уже на десятом старушка, предварительно попрощавшись с обоими, удаляется за угол, к своей квартире. Сонгю намеренно копошится с ручкой чемодана, желает ей удачи и счастливого дня, а сам крепко держит Ухёна за запястье, чтобы тот тоже никуда не смылся под шумок. Лифт издает пару раз пикает, оповещая о том, что двери закрываются, и вместе с этим Сонгю, схватившись за ремень ухёновых штанов сзади, притягивает его на себя. Рука крепко держит за талию, вторая – стягивает красный кардиган с плеча. Сонгю утыкается носом в плечо Наму сзади, медленно и глубоко вдыхает, и буквально молит:
- Мне нужно пару секунд. Пожалуйста, подожди. Пара секунд, - мольба эта обращена то ли к Ухёну, то ли к лифту. Если второе, то бездушная машина явно решила проигнорировать слова парня – повторное пиканье, более настойчивое и мерзкое, просит покинуть кабину или все-таки продолжить путь вверх или вниз. Сонгю отрывается от Наму, крепче сжимает чемоданы и повторно жмет на кнопку десятого этажа. Двери неспешно открываются, выпуская их наружу.
- Налево. Квартира С28, - Ухён идет позади и Сонгю искренне надеется, что тот не сбежит, посчитав его сумасшедшим. Трудно контролироваться себя, как в избытке получаешь то, о чем мечтал днями, неделями. Он открывает квартиру и ставит чемоданы в углу, пропуская своего гостя вперед.
Поделиться102017-06-07 13:02:31
Ухён отрешенно пялится в окно, мельком поглядывая на то, как уверенно и спокойно Сонгю ведет машину, поэтому не сразу замечает маршрут их пути, не имеющий, судя по всему, никакого отношения к квартире Наму. Он смотрит на Сонгю, молча спрашивая, и получает почему-то очень льстящий себе ответ.
- Я понял, что ты ни разу не был у меня. Это нечестно, ты так не думаешь? - забавно, он едет к Сонгю домой. Ухён становится на капельку бодрее, любопытно ведь все-таки, но вся эта эмоциональная растерянность по-прежнему диктует его поведение. Он только наблюдает за тем, как Сонгю тащит его чемоданы, как он вежливо улыбается своей соседке, с которой сам Ухён даже не здоровается. Двери лифта закрываются, и голос старушки действует Наму на нервы, он никогда не был поклонником праздных светских бесед, а что-то ей поддакивающий Сонгю - единственное, что сдерживает Ухёна от тактичной просьбы заткнуться. Но злость снимает как рукой, когда ладонь Сонгю ложится ему на бедро, а потом выше, и расстояние между теснее. Он дышит горячо Ухёну в шею, умудряясь поддерживать иллюзию беседы с соседкой. Эта нежность, льющаяся из Сонгю через края, выбивает из Ухёна последние силы, он не может ни ответить, ни уж тем более остановить. Сонгю обычно на такое не расщедривался, а тут, кажись, совсем разомлел от того, насколько сильно соскучился, и никому его сейчас не понять так, как Ухёну. Когда старушка беззаботно покидает лифт, прощаясь со своим соседом, тот хватает Наму за руку так крепко, будто у него есть хоть единая возможность убежать. Он обнимает все крепче, просит о каких-то секундах в тот самый момент, когда Ухён, закрывая глаза, самому себе признается, что именно этому человек отдал бы всю жизнь. Наму от этого знания почти что больно, а столь отчаянная ласка от Сонгю парализует.
Двери лифта открываются, и Ухён изо всех сил старается взять себя в руки.
- Налево. Квартира С28.
Вообще, ему этот дом даже с виду понравился, квартира Сонгю, по первому взгляду, тоже оставляет приятное впечатление - солидная, просторная, вся такая прибранная и чистая. Наму с удовольствием бы прошелся по ней с экскурсией, но решает отложить это на потом. Сонгю стоит позади него, только что избавившись от чемоданов, и закрывает за собою дверь, разуваясь, а когда оборачивается, то Ухён не дает ему шанса опомниться. Нельзя так сильно соскучиться, нельзя так наивно мечтать, у него нет совершенно никаких сил терпеть - Сонгю чуть не придушил его своей нежностью в лифте, теперь очередь Наму выбивать из него весь дух.
Ухён не целует, он почти что сразу кусается, с остервенением, с обидой, будто это Сонгю был виноват в их вынужденной разлуке, во всей это тянущей тоске под ребрами, в опрометчивости, с которой сейчас он сам действует. Так они не целовались даже во Франкфурте, в темной подворотне за клубом, из которого их выпроводили, когда один был просто пьян в бревнышко, а второй вообще под какими-то ловко подсунутыми таблетками; сейчас источник нескончаемого напора Ухёна - это желание доказать, как сильно я по тебе скучал. Чужой язык во рту - это почти счастье, а Наму упрямо делает все, что в его силах, чтобы губы у Сонгю раскраснелись и непременно заныли. Руки Ухёна обвивают его шею и тянут вперед, чтобы тот наконец смог отлипнуть от входной двери, в которую его так усердно впечатывали. Ухён только делает шаг назад, чтобы пройти дальше из коридора, как поцелуй вдруг разрывается с характерным мокрым звуком, и Наму хочет (въебать) вдарить Сонгю по яйцам за такие вещи - его руки у Наму на талии, ему только что едва ли не стонали в рот, что за хуйня вообще.
- Разувайся, - Сонгю говорит это на полном серьезе, абсолютно, безапелляционно. Ухён тяжело дышит носом и не верит своим ушам: насколько же педантичным мудаком, сдвинутым на порядке, нужно быть. Он смотрит ему в глаза осуждающе, мол, ты, блять, серьезно, но пауза затягивается, Ухёну даже приходится (с нежеланием, но вынужденно) отлипнуть от Сонгю, и в его взгляде еще читается многозначительное "какого хера?".
- Сними хоть обувь самостоятельно! - то ли шутит, то ли уже психует, - С остальным разберусь.
Финальная ремарка работает как ультиматум. Ухён наклоняется, демонстративно начинает стягивать с себя обувь и даже не бросает ее, а аккуратно ставит рядом с ботинками Сонгю. Выпрямляется и смотрит напряженно, с вызовом, безмолвно спрашивает (доволен?), но вслух у него выходит лишь только взять на слабо.
- Ловлю на слове.
Сонгю усмехается, и все начинается заново. Ухён бьется затылком об дверной косяк на входе в спальню, когда Сонгю чуть-чуть не рассчитывает силу. Он охает сквозь поцелуй, и болезненный стон, вызванный шумом в голове, плавно трансформируется в стон совсем иного рода, глубокий, сладкий, жадный, какого черта ты медлишь. В спальне так же стерильно, как и во всем доме, но Сонгю, сдерживая слово, сам в свой идеальный порядок вносит долю хаоса, стягивая при помощи Ухёна с него же самого кардиган и бросая вещь на пол. Сонгю провожает ее падение взглядом, разрываясь от внутренних противоречий - забить или поднять. Наму подсказывает ему правильный ответ, когда запускает ладони ему под футболку, вовлекает в новый поцелуй, ведет за собою до тех пор, пока не садится на кровать, стоящую за спиной. Он смотрит на Сонгю не отрываясь, ловя каждый его вздох, упрямо заглядывая в глаза, но невольно его зрение цепляется за то, что немного усмиряет его пыл.
- Сонгю, - Ухён, упираясь руками ему в грудь, отстраняется и смотрит поверх его плеча на объект своей ненависти, - Убери это.
Его гребанная кошка сидит на комоде и с таким вниманием наблюдает за происходящим, что Наму попросту становится неловко. А еще он, кажется, ненавидит это животное. Сонгю послушно разворачивается, берет кошку на руки и выставляет за дверь.
- Прости и не злись, - говорит он с такой заботой в голосе, что Ухёна аж немного подбешивает, но дверь перед маленьким холодным носом закрывается, и Сонгю возвращается на исходную, встречаясь с нетерпеливо ждущим взглядом, направленным снизу вверх.
Поделиться112017-06-07 13:02:56
В глазах кошки – злость и ненависть, от который Сонгю становится не по себе. Никто прежде не смел выставлять это королевское животное из комнаты и уж тем более выгонять с насиженного места. Но парню приходится выбирать из двух зол меньшее, ибо не менее недовольный взгляд сейчас сверлил ему затылок, заставляя подчиняться своему обладателю. Сонгю еще раз проговаривает искреннее прости одними лишь губами, прикрывая и подпирая дверь, чтобы настырная кошка не умудрилась открыть ее своими ловкими лапами.
К кровати Сонгю оборачивается с лицом не менее виноватым, но Ухён только самодовольно улыбается, укладываясь обратно на постель. Пыл Наму, к счастью, слегка стихает, и теперь Сонгю может целовать его спокойно, размеренно, тягуче, как и мечтал все эти недели. Удовольствие создано для того, чтобы его растягивали, а не бросались в омут с головой: от укусов Ухёна губы гудели и горели еще с самого коридора. Немного неловко для взрослого мужика желать оказаться в мире, где людям дышать совершенно не нужно, оттого они и могут целоваться сутками напролет. В его возрасте пора поднимать рейтинг собственных фантазий, но их отношения с Наму доселе строились исключительно в подростковой манере, где сексу места в принципе нет – одни лишь мечты, надежды и вроде как нерушимая любовь. Последнее слово до сих пор ни разу не было произнесено вслух, будто оба они ждали чего-то особенного. Возможно, именно этого.
Судя по всему, сегодняшнему дню суждено было стать моментом коренного перелома. Ухён подпускает к себе так близко, как никогда до этого. Не отталкивает, не ссылается на срочные дела, когда Сонгю решает быть чуть настойчивее. Наму ластится, сам лезет под руку и не отпускает от себя ни на миллиметр, крепко вцепившись пальцами в чужие плечи. Не разрывая поцелуй, Сонгю тянется к краю его футболки, постепенно стягивая. Ухён неловко елозит по кровати, силясь помочь тем, чем сможет, и через пару секунд путем общих усилий оказывается с обнаженным торсом. Мысль о том, что Наму будто отфотошопили назло ему, Сонгю, ударяет в голову как первый в жизни глоток алкоголя. Что бы ни утверждали громогласные вывески и билборды, но, чтобы обрести и завоевать само совершенство, самому тебе далеко не обязательно быть сущим идеалом.
Кажется, Сонгю может восхищаться своим мальчиком с экрана безотрывно, пожирая того взглядом, но Ухён вовремя напоминает о себе и своих желаниях, запуская холодные руки под кофту парня. Сонгю отрывается от пухлых, алеющих и блестящих от слюны губ ровно на секунду, чтобы стянуть с себя верх, а после соскальзывает к шее и ниже. Ведет языком вдоль ключиц, в конце чуть прикусывая ее выпирающие костяшки, спускаясь к груди чересчур плоской даже для мужчины. Легко касается кончиком языка соска, слыша в ответ надрывистый хриплый стон, облизывает его еще раз, начиная посасывать. Наму выгибается в спине, и случайно своим коленом задевает пах Сонгю. Тот болезненно охает, понимая, что попытка дополнить трехгодичное ожидание еще парой минут с треском провалилась. Тянуть дальше были и силы, и время, и желание, но Ухён уже слишком ясно давал понять, что впереди у них будет достаточно времени, дабы насладиться друг другом в полной мере. Сонгю не мог противостоять такому Ухёну. К тому же, обещание долгой и светлой [слово «любовь» он все равно предпочитал опускать, пусть даже и в собственных мыслях] казалось достаточно заманчивым и соблазнительным. Появление Наму в этой квартире непременно повлечет за собою ряд перемен, начиная уже с этой минуты.
Впервые недовольные крики и шипение Глори остались проигнорированными – стоны Ухёна безапелляционно одержали победу в борьбе за внимание Сонгю.
Пустующее рядом место для Сонгю оказалось настоящим ударом. Он практически был готов проклясть блядского Наму, нагло воспользовавшегося его чувствами и наивностью, и слинявшего к себе к квартиру, чуть солнце поднялось из-за горизонта. Валяющийся на полу кардиган отозвался слабой надеждой на то, что в Ухёне осталось хоть что-то святое. Бегло оглядев спальню, Сонгю насчитал практически всю вчерашнюю одежду Наму валяющуюся кое-как по всем углам комнаты, будто бы тот даже и не пытался ее прибрать. Скорее всего, так оно и было. Зная Ухёна, можно было предположить, что он и эту обязанность решил возложить на плечи Сонгю, мол, кто снял, пусть тот и убирает. Аккуратно сложив чужую одежду, парень отправился на поиски потерянного гостя.
Оккупировав кухню, Ухён так увлекся приготовлением завтрака, что даже не заметил приближения Сонгю. Последний по пути успел захватить с обеденного стола связку ключей, которую еще вчера планировал торжественно вручить Наму за ужином. Нельзя сказать, что его план провалился – скорее перенесся под натиском обстоятельств и самого Ухёна непосредственно.
- Доброе утро, - Сонгю осторожно подходит, видя, что у Наму в руках нож, поэтому решает быть максимально осторожен. Короткий поцелуй в плечо Ухён довольной улыбкой, возвращаясь к нарезке каких-то фруктов. Сонгю протягивает руку вперед и выкладывает ключи на свободное место прямо перед парнем, - Добро пожаловать домой. Мы по тебе очень скучали.
Развалившаяся пузом кверху на табурете Глори презрительно мяукнула, отказываясь участвовать во всем этом дурдоме.
Страница: 1